Это его дебют в полном метре.
Во Владивостоке в рамках XVIII международного кинофестиваля стран Азиатско-Тихоокеанского региона «Меридианы Тихого» проходят показы драмы «Китобой» режиссера Филиппа Юрьева.
Фильм представлен в конкурсной программе кинофестиваля во Владивостоке.
Газета «Меридианов Тихого» VIFF Daily опубликовала интервью с режиссером.
О фильме
«Лешка живет в глухой деревне на берегу Берингова пролива, между Чукоткой и Аляской. Он подросток и, как и большинство мужчин в деревне, китобой. Недавно у них в деревне появился Интернет, и теперь всё мужское население собирается каждый вечер в сарае, чтобы посмотреть, как на экране постоянно подвисающего эротического чата с веб-камерой танцуют девушки. Для большинства это просто развлечение, но не для Лешки. Он влюбляется в красивую девушку из чата, и эта первая любовь преображает его до неузнаваемости», — говорится в описании картины, которая получила призы главного фестиваля российского кино «Кинотавр» — за лучшую режиссуру и лучшую мужскую роль (Владимир Онохов).
— Что вы подумали в прошлом году, когда узнали, что Григорий Добрыгин снял фильм Sheena667, сюжет которого некоторыми поворотами и деталями похож на ваш?
— Я знал об этом еще раньше, у нас с Гришей есть общий друг, который рассказал мне, что он размышляет над похожей историей. Меня очень удивило подобное совпа дение. Но, если честно, эта идея, она такая, висящая в воздухе. На материале секс-чатов легко придумать концепт, он прост для конструирования. Многие фильмы уже проехались на этой теме, «Импорт-экспорт», например. Потом я подумал, что невозможно же сделать одинаковое кино, ведь каждый из нас хотел сказать что-то свое. Мне говорили, что там герой учит английский, как у меня, и уговаривали посмотреть тот фильм, ведь будет позор, если у меня окажутся те же самые сцены. Казалось, если уже один фильм в узкой российской киносфере вышел с таким сюжетом, второму не суждено жить. Но я решил, что если посмотрю его, то это уже будет такая искусственная история, я начну намеренно избегать каких-то ходов. Поэтому я так и не посмотрел его, только трейлер. Свой фильм снял так, как задумал, и замечаю, что те, кто видел оба фильма, не слишком-то их сравнивают, с точки зрения месседжа они на разных полюсах.
— Когда-нибудь посмотрите?
— Может быть. Мне столько раз всякие знакомые пере — сказывали сцены оттуда, что я уже даже не знаю. Но мне интересно.
— В свободное между съемками дебюта время вы занимаетесь рекламой. Может, там есть какие-то новые форматы, которые вы могли бы взять на вооружение?
— Реклама очень сильно отличается от кино. Ты понимаешь это со временем. В языке коммерческого видео изображение значит гораздо больше смысла. Внешняя форма — ключевая, содержание не так важно. А в кино ты голый, там ничего нет, кроме действия и его оправ — данности, кроме сценария, персонажей. В рекламе будет круто, если поиграть с движением камеры, формой, цветом, декорациями, добавить красоты. В кино это не так важно и внимание долго не удержит, даже на красивый кадр нельзя смотреть дольше двух минут, если тебе не интересно. В кино должна быть суть, диалог со зрителем: если его нет, то нечем прикрываться и весь тот инструментарий, которым я овладел за время работы в рекламе, может не сработать.
— Вы поэтому выбрали в качестве материала Чукотку? Чтобы максимально дистанцироваться от своего прошлого опыта?
— Я понимал, что такое живое и такое трудное для съемок место способно создать свой фильм. Это было что-то вроде личного дауншифтинга. Было ясно, что на таком материале не сработает ничего из того, что я умею. И это хорошо, сразу пропадает всякое понимание того, как снимать кино. Отличное начало, чтобы найти новый язык. Не на что было рассчитывать. Ни на профессионализм (там он не работал), ни на какие-то фишки по ка — мере, ни на умение актеров, потому что у меня не было актеров. Там все настоящее — интерьеры, пейзажи. Изначально я думал, что кино получится очень красивым за счет природы, но оно получилось крайне камерным даже по операторской работе. И сдержанным, не из серии пейзажного кино. В нем ничего нет, кроме самого «кина», истории. И именно это место помогло сделать его таким.
— Как только стало известно, что вы снимаете на Чукотке, мы сразу подумали: ну, все понятно, мастерская Алексея Учителя, флаэртианская манера, романтика... Правильно?
— Когда мы только туда приехали, у меня было ощущение, что фильму нужен документальный подход. Когда герой погружается в какую-то среду, а между ними — камера. Но позже стало понятно, что такой близкий к земле подход не идет этой истории, она ведь совсем не реалистичная. Наоборот, приемы очень игрового кино с необычными ракурсами, странными композициями и мизансценами пришлись кстати. А документальность и так уже была в кадре, ее не нужно было дополнительно создавать — природа настоящая, ребята-герои, живу — щие практически в тех же условиях и играющие людей, похожих на себя. Быть ближе к доку было бессмыслен — но, и поэтому много сцен вообще не вошло в фильм. Ту же охоту на кита мы снимали очень долго, там было около десяти разных эпизодов. И этот накопленный доку — ментальный грубый материал в итоге почти не понадобился, кроме одной крошечной сценки. Оказалось, что эта история не дружит с таким «разбежкинским» языком. И это было для меня открытием.
— То есть у вас была возможность снять красиво, в стиле National Geographic, охоту на кита, а вы фактически оставили зрителя с носом?
— Да, у нас еще был эпизод с охотой на моржа, но я его вырезал. Честно, все эпизоды, снятые в документальной стилистике, очень быстро уводили от самой истории к диалогу, к размышлению о жизни людей в этих местах. А фильм на самом деле конкретно об одном мальчике, о подростковом возрасте, о первой любви, мечте, о доме даже. Наш фильм в какой-то степени лишен этнографической составляющей. Снимая на Чукотке, я встретил там человека, который приехал туда писать книгу про традиции русского Севера. И мне запомнилась такая картина: пацаны ездят на мотоциклах, кто-то курит, кто-то пьяный, какие-то дети тащат ржавое ведро, мужик месит кучу. А посреди этого стоит такой красивый иностранец не из этого мира и восклицает: «Где же, где же то, что я ищу?» И увидев это, я вдруг понял, что совсем не хочу быть таким же иностранцем. Я не хочу нащупать, раскопать из туристических брошюрок что-то, чего реально сейчас в этом месте нет. Особой культуры, какого-то великого наследия там уже не чувствуется. Мне было интереснее то, что происходит сейчас.
— Урсуляк рассказывал о работе над «Тихим Доном» нечто похожее. Приезжаешь в любое место с «корнями», а там обязательно «Пятерочка» и «Магнит». Они и до Чукотки добрались?
— Нет, там их нет. До Чукотки еще не дошли эти блага цивилизации. Особенно до тех мест, где мы снимали. Ключевое событие у нас в фильме — вай-фай появился. Недавно там связь стала работать. А так мобильные телефоны доставляют из Владивостока на барже, мотоциклы тоже, иногда продукты завозят. Чем еще живут? Русский рэп слушают, как и все пацаны. Только скорость интернета маленькая — несколько часов уходит на один трек. Забавно, что песни типа «я еду на «Бентли», «я тусуюсь в клубе» они слушают, находясь в глухой тундре, никогда не видев дорогих тачек и всей этой роскошной жизни. Самое большое развлечение — поехать на мотоцикле на горячие источники купаться (в фильме есть такой эпизод). Но многие не хотят уезжать оттуда, живут в такой своей вселенной. Чукотка — очень отдаленный регион, который существует и всегда существовал по каким-то своим правилам. Как и во многих крайних точках России, там очень красивая природа и очень тяжелая жизнь у людей. Все это создает мощный эмоциональный фон, такое общее для всех ощущение от этого места, но мы намеренно не делали на этом акцент в фильме.
— Алкоголизм?
— Да, сплошь и рядом, еще низкий уровень жизни, ветхие дома, убогая обстановка. Бывает, дети бродят по ночам, стучатся в окна, и ты ведешь ребенка домой, а мать его дома валяется пьяная. Тамошний народ порабощен алкоголем. Их никак не могли завоевать во времена Екатерины, карательные казачьи отряды разбивались наглухо местными, они были единственные, кто не платил подати. Чукчи, вопреки советскому анекдоту о том, что чукча — дурак, на самом деле очень мощный, брутальный народ. Викинги фактически, которые постоянно устраивали набеги на соседние территории. И уничтожил их Советский Союз, когда их лишили коренных ремесел, стали объединять в колхозы, сгонять в клубы, стали кормить их, увозить детей в школы. Вот тогда их айдентити, их самость была нарушена. Охота на кита коренным жителям была запрещена, работали флотилии, советско-норвежские предприятия. И местные стали забывать это, а для них это было не просто какое-то занятие, а образ жизни. В три поколения они забыли, кто они, какие у них верования, что у них за язык. Чукотский язык, который звучит в фильме, знают десятки, то есть почти никто.
— А настроений для культурного возрождения там не было?
— Короткий расцвет был при Романе Аркадьевиче Абрамовиче. Но сейчас это все носит условно-отчетный характер. Может быть, где-то в школах, в Анадыре (это такой искусственно созданный городочек) что-то такое есть. А так даже в селах никто уже не помнит чукотского языка.
— Роман Аркадьевич смотрел фильм?
— Точно не знаю, кажется, ему давали просмотровку. Но за время, пока я там был, я многое услышал об отношении людей к нему.
— Оно, наверное, неоднородное?
— Да, но люди его помнят, уважают. Человек появился, ничего не обещал, не произносил громких речей, но впервые в жизни они видели, что для них что-то строится, делается. Это их очень удивило. Для них это было как явление какого-то доброго духа. Он еще так характерно сначала возник, потом исчез. После него остались дома, школы, детские сады, госпитали. Охотникам достались лодки, другим — мотоциклы, все от него что-то получили. И до сих пор они этим пользуются, протирают, тщательно хранят. Во времена Абрамовича Чукотка на время стала «страной возможностей». Жизнь закипела, возникали странные бизнесмены со своими проектами, идеями. Еще забавно, что у них осталось целое поколение детей от турецких строителей. На Чукотку тогда заехало несколько тысяч турков, они жили и строили, и вот — образовалась фактически новая популяция. Это очень красивые дети, смесь турков и чукчей, этим ребятам сейчас лет по семь-восемь.
— Звучит так, что хоть сейчас подавай заявку на новый фильм. Российское название фильма Kitoboy отсылает не к китам, а к мальчику...
— Мы долго не могли определиться с названием. «Китобой» было рабочее, и всем очень нравилось — четкое, броское, его все запомнили сразу. На кинорынках — WHALE HUNTER, оно тоже всех заинтересовало. Но у меня было чувство, что фильм не должен так называться, эта история не про китов, не про этнографию, у нас герой. И для меня компромиссом было назвать фильм WHALER-BOY, то есть мальчик-китобой, а по-русски просто латиницей на английском. И это еще отсылает к чатам, где все пользуются никнеймами. Похоже ведь?
О режиссере
Филипп Юрьев окончил Российский государственный университет кинематографии. Его короткометражные фильмы с успехом участвовали в многочисленных кинофестивалях в России и во всем мире, в том числе в международных фестивалях в Сан-Паулу, Абу-Даби, Монреале, Рио-де-Жанейро, Женеве, кинофестивале короткометражного кино в Берлине, «Санденсе» и Международном кинофестивале короткометражного кино в Клермон-Ферране. KITOBOY — его режиссерский дебют в полном метре.
О фестивале «Меридианы Тихого»
Фестиваль «Меридианы Тихого» в 2020 году проходит с 10 по 16 октября. Новости о фестивале читайте в специальной рубрике.